(Несвоевременные размышления в маленькой мастерской художницы).
Эссе.

Этюд первый.

...И часто я украдкой убегал
В великолепный мрак чужого сада,
Под свод искусственный порфирных скал.
Там нежила меня теней прохлада;
Я предавал мечтам свой юный ум,
И праздномыслить было мне отрада.
                Александр Пушкин.

…Здесь, в суете ташкентских улиц, найти место обители Вдохновения непросто. Неброский с виду дом, где приютились мастерские некоторых ташкентских художников, являл в свое время яркий образчик «сталинской заботы о мастерах кисти», в надежде, что глашатаи «социалистического реализма» воскурят фимиам устремлениям к коммунальному раю. Но вот незадача – с «перестройкой» нормальных человеческих отношений, стоящий уже много-много десятилетий на одной из неприметных улочек города, прямо напротив обшарпанного здания посольства какой-то восточной державы, он – этот дом, вобрал в себя такую уйму Вдохновения и, каких-то там, Муз, что стал похож на прибежище ушедших в туманную лету удивительных образов. Он стал хранителем Памяти. Не просто памяти, а боли сомнений, терзаний, несбывшихся и случайно претворённых надежд, кладезем озарений, и необыкновенных воплощений замыслов, которые достойны вселенского почитания. Но «незадача» состоит и в том ещё, что о Памяти упоминают здесь не часто, и совсем уж негромко, так, в вечерней полутьме, за чашкой чая, да и то, полушёпотом.  Не до того, как будто? Жизнь, она же течёт по своим мистическим, необъяснимым рекам.

И впрямь, один график, обитающий в доме мастерских, шаманит с «оздоровительными уроками» живописи, пополняя свой скудный семейный бюджет; кто-то в претензионном экстазе плагиатит средневековых китайских меринов с ярко выраженными половыми признаками, а кто-то, артистично изображая из себя живого академического классика, творит наглую компиляцию, в результате которых, рождаются такие «эпохальные полотна», что от этих гигантских черных мазков краской, детишки в детском доме (куда по случаю, городские чиновники, и подарили один такой «шедевр»), хронически стали заикаться…   
 

Сегодня я случайный гость у знакомой художницы. И привело меня в этот, казалось бы, забытый Богом дом, в мастерские которого каждому в отдельности неслышно и тайно прокрадывается вдохновенная Муза, не вопросы художественного глобального творчества, не актуальные проблемы современного искусства, а желание выбрать несколько художественных иллюстраций для книги с пейзажами и видами ташкентских улиц. Ведь, что там говорить, большинство художников во всем подлунном мире, когда нет «темы», берут мольберты и отправляются на улицы родных или не родных городов.

Первое, что бросается в глаза, входя в маленькую мастерскую художницы Татьяны Ли, это вертикальный живописный портрет сидящего на ступеньках пожилого красноармейца с ружьем, написанный когда-то отцом художницы – Александром Ли. Ну, это вот, – типичное соцреалистическое полотно, практически в натуру показывающего нам строителя «нового мира». Но ему не до винтовки – он отрешен от будней «великой революции». Мужик, пришедший с фронтов мировой живодерни, сидит, задумавшись, читая письмо и сжав руки в кулаки. Вероятно, «круглоголовые» искусствоведы советского братства, утверждали, что в его позе видна пролетарская решимость самоотверженно биться за освобождения всех народов от буржуазии, но на самом-то деле – полотно, как зеркало, а отрешенный мужичок – это откровенное зазеркалье душевных и нравственных аксиом. Перед ним зияет пропасть, и он сам привел себя и других к ее краю. И трудно отделаться от соблазна провести аллегорию о том, что сам художник, написавший это полотно, в предчувствии надвигающегося крушения прекрасного академического классицизма, видит, как искусство превращается в археологию.

Сегодняшнюю «страну художественных помыслов» охватил и безжалостно поработил синдром снобизма, базирующийся на мракобесном нигилизме. При этом, переиначив классика, могу с полным основанием заявить: «Кризис бродит по Европе – кризис интеллекта!». Да что там – Европа. Уже давненько все пространства Азии затянуты смогом этого бездушного снобизма.

Кто-то сетует сегодня о потерянном поколении. Чушь. Мир потерял целое столетие поколений! Мы были обмануты самими собой, своей доверчивостью к политическим лидерам, своим идеализмом, своим легкомыслием. Вот откуда этот самый синдром снобизма. Он как будто «палочка-выручалочка» в мире патологической бездуховности, рожденной марксистскими кликушами, создавшими аллюзорную реальность вокруг нас. В этой ситуации художница, в мастерской которой я сейчас сижу, придерживается в своем творческом искании основополагающей идеи о том, что любое живописное произведение должно содержать несомненные культурные доминанты. Согласен.

Мир вокруг сейчас жаждет потребительского гимна, на фоне оскудевшего разума. Ему – миру, невдомек, что есть другие и галактические и вселенские пространства, а не только помещения ошхона  и «супермаркета». И тут почему-то мне приходят на память полотна Кандинского. Не какая-то картина конкретно, а весь образ его творчества последних лет. Ах, какая же он умница! Ну есть – Пророк!  Он увидел этот рассыпающийся на тысячи бесформенных обломков мир людей, мир идей, мир чувств. Вот этот интеллектуально-художественный мир, который я называю «излом Кандинского», реально ощутим в отдельных работах Татьяны. И это не изоглоссы какие-нибудь, не компиляция идей и манер. Нет, это тот же «духовный излом» окружающего мира художницы. Она ему противостоит, по-своему. Но что там вынесут эти хрупкие плечи? Она может воплотить лишь сложное кодирование смыслов. Так уже случалось – жили люди под знаками кодов, непонятных окружающему миру, но вполне реалистичных для многих и многих тысяч «сограждан», разбухающей от предвкушения всемирной коммунистической бойни, стране «победившего социализма».

Однако вернусь к размышлениям о разнообразии нашей стремительной жизни, в контексте творческой судьбы этой женщины, избравшей себе невообразимо трудную стезю творческого самовыражения. Я говорю о прекрасном мастере живописной фактуры, о чудесном классическом виртуозе живописной техники, которым сегодня стала Татьяна Александровна, пройдя, вероятнее всего, школу своего отца – этакого талантливого самоизолянта, погружённого сегодня в свою внутреннюю миграцию. Живописный соцреализм стал для неё такой громадной и незаменимой школой мастерства, нравственного выбора, духовного и эстетического постижения, какой не могла быть ни одна модернистская идея!

Сегодня думается мне, что Татьяна Ли пытается смотреть на мир широко раскрытыми глазами, чувствовать через со-чувствие к другим и пытается подкрепить свои эстетические концепции обращением к наследию культур древности, средневековья и совсем – во вчера прошедшего дня. Но вот как внимать, этому нестройному, многоголосому хору времен, несущему свои коды? Как выбрать из симфонии звучащих эстетик свои ноты, своей партии, для своего голоса? Главная причина – в самой природе поэтического видения этой художницы, перешагнувшей черту к неомодернизму.

Татьяна слишком дорожит первым моментом восприятия мира, чтобы заботиться о единстве изображения и изображаемого. Как когда-то говорил П. Пикассо: «Я изображаю мир не таким, каким я его вижу, а таким, каким я его мыслю».

             
Это её изобразительная манера, её кредо. Она жаждет гармонии, а гармония, можно подумать, ускользает от неё. Вот, пожалуй, самая прекрасная работа Татьяны Ли, которую я отметил для себя – «Гранатовый рай» (2005 г.), которая потрясает и философией содержания, и цветовым решением уникальной композиционной ауры, которую ей удалось так непринужденно и свободно передать. Через эту картину и следует разбираться в творческом кредо этого опытного мастера.

При сегодняшней неимоверной одинокости интеллектуала в семимиллиардном контексте населения Земли может быть только уход в какие-то внутренние пространства духовной свободы и способствуют реализации визуального овеществления собственных вымыслов, где в туманном полумраке, рассеянном среди каких-то полуфантастических кустов или деревьев, за которыми проглядываются лики домов, несомненно, обжитых добротой и всесветным уютом, превращающиеся в лики таинственных людей или забытых рыцарей, над которыми витают среди спелых красно-коричневых, наполненных сладчайшим вкусовым нектаром и источающих освежающий и одновременно дурманящий соблазнительный аромат сфероизломанных  плодов граната, неясные рассеивающиеся и одновременно обретающие новую форму – облики ли, личины ли, загадочных охранителей живительного сока этого, несомненно, райского плода; сока, который изливаясь из спелых красно-прозрачных зёрен, заполняет постепенно всё обитаемое человеком пространство, создавая какую-то новую Вселенную, где мы-то с вами будем впредь пребывать всё оставшееся до Судного дня время. Но стоит только приглядеться к этому Саду, как в нём мгновенно отыскивается не только место и для тебя – зрителя-соучастника этого вечного движения Бытия из которого и рождаются Вселенные и, но в которое мы все устремлены в своих мечтах, в своих терзаниях и сомнениях. Это, то самое место, где душа обретает покой, где самоудовлетворение гармонично с жизнью, с Бытиём... Это мой гранатовый рай, в котором и буду пребывать с моими, дорогими сердцу и душе, друзьями.

Редко, где в работах других художниц не выпячивается женское (разумеется, не отрицательное) начало. Мне же было трудно уловить эти черты или намёки на женоподобность изображения во многих работах Татьяны. Разве что, в серии «Цветы», проявляется некая аура, присущая только женственному императиву, но это отдельная и весьма любопытная тема в её творчестве. Мне еще предстоит в этом явлении разобраться.

Чтобы было ясно с самого начала, следует уяснить одну непреложную истину – нация альтруистов выживает, эгоистов – гибнет. При этом в творчестве Татьяны Александровны, были те самые периоды, когда становится ясным, что любая сила не терпит Истины, сначала презирает её, а потом, достигая дряхлости и маразма –  боится. А «чёрные силы» эти, это не игра воспаленного воображения, а конкретная реальность, с которой обычно сталкивается большинство одарённых личностей. Но не о зависти к творческой индивидуальности, сейчас речь.

Не стоит сетовать на трудности художественного бытия, которые объективно существовали всегда, но сегодня уже становится ясным, что мы стоим перед выбором – развитие личности или патриотизм? Я не подчеркиваю – «творческой» личности. Любая личность обладает творческим даром (но вот каким? – если есть неопределённость, то стоит помочь ей в этом разобраться). Итак – тот лозунгируемый патриотизм, обреченный на издыхание как синоним безнравственной эксплуатации человека, или объективный реализм самой жизни человека? Для кого-то это, может быть, и звучит кощунственно, но для того, кто обладает способностью к элементарной логике, именно этот вопрос актуализируется во все более существенную проблему. Ведь мы хотим процветания общества через его развитие, а значит, необходима стимулирующая атмосфера для развития творчества, которое невозможно без незаурядной личности. Но вот система развития, несмотря на многоголосье по этой проблеме, до сих пор отключена.

Гармония между помыслами и жизнью во все времена была проблемой проблем. Довольный жизнью, во всех ее проявлениях, человек – не есть гармонично развитый индивидуум. Обычно, говоря о гармоничности, почему-то подспудно подразумевается самодовольное жвачное животное, которому устроили приемлемое существование. А где же сомнения? Где же неудовлетворённость творческого созидания? Куда девать просчёты и провалы идей и действий, которые сопровождают творящего всю его действенную жизнь? А как же физические, данные Богом и нравственные, проявленные издержками воспитания, недостатки, которые неотъемлемы для любого разумного человека? Они, что, по мановению руки президентов, каждый год провозглашающих новые лозунги, исчезнут из жизни общества? Но, гармонично развитый человек – это еще пока из сферы идеализации коммунистической морали, которую с молоком матери и первыми букварями впитали наши «прогрессивные» лидеры. Мы уже и это проходили.

Провозглашаемый сейчас в Узбекистане лозунг о «гармонично развитом поколении» - это не более чем первополосная газетная химера. Хотелось бы, да! (Мечтать никому не запрещено...). Так в чём же дело? Но для того, что бы это желание сбылось, необходимо новаторство. Новаторство постулировалось с эпохи Возрождения. Однако, современная суть новаторства – это отсутствие таланта. Демократия совершенно не допускает развитие талантливой личности! Демократия именно для этого и вызвана, чтобы массой желания толпы, раздавить здравый смысл одиночки. Но, мы-то уже давно знаем, что манипулировать толпой может любой болтливый авантюрист. О том, что толпа всегда не права, кажется, понимает сейчас, даже последний недоумок. Уроки Истории неоднократно показывали, что большинство, практически всегда, ошибается. Пророки не ходят толпами. Но, что нам уроки Истории!

Наша История непредсказуема, ибо эту историю в Средней Азии, сегодня мы придумываем сами. Пусть она куцая, абсурдная, но она – «наша, независимая».  Независимая от здравого смысла, независимая от потока истории цивилизации. Так играйте громче карнаи! Так визжите веселее сурнаи! Мы рождаем «гармонично развитое поколение»! Этакий, карбункул современности. Однако каждому должно быть понятно, что, стоя в толпе и крича хором, вы не становитесь частицей коллективного разума. Мышление – дело личное, индивидуальное.

Но, вот что-то никак меня не покидает ощущение того, что я уже видел у каких-то художников воплощение портрета гармонично развитого человека. А вот где и когда я видел? – никак не могу вспомнить. А, впрочем, – стоп! Вспомнил! Да, видел и даже не один живописный портрет, но много, а также и скульптурные воплощения гармонично развитой личности! Видел на кадрах кинохроники, когда октябрьским утром 1937 года открывали национальную художественную выставку. Правда, это было в Берлине, и проходила эта национальная выставка под лозунгом о великом будущем Германии. И всё же ради объективности, следует вспомнить, что в этот же год, под таким же лозунгом о гармонично развитой личности, правда, «строящий великий социализм» проходила первая декада литературы и искусства Узбекистана в Москве...

Кто и как сегодня борется против культурного нигилизма, который выразился не только в остром экономическом кризисе «устоявшейся модели процветающей буржуазии», а активно издыхающих представлениях о демократии?  Идеалы гармонично развитой личности в контексте германского великого процветания, были скоренько перенесены на соцреалистические платформы и оформились в живописи в так называемый – «Суровый стиль».

И вот тогда, как уверяют нас «гармонично развитые» политики, нам всем будет так хорошо, как это показано на картине Татьяны Ли «Кураш – Кураж» (1998 года) и станем мы одухотворенными миром вокруг, словно списанного с полотна «Тени» (1998 г.), где наведенный ретивыми «патриотами» порядок подразумевает интеллектуальную катастрофу для любого, так точно  переданного в картине «Тропик Рака» того же года написания.  Как кстати сегодняшнему дню, когда-то заметил Ромен Роллан: «Правда у всех народов одна и та же, но у каждого народа есть особая ложь, которую он именует своими идеалами».

Если в художественном училище имени Павла Бенькова, в котором до 1984 года обучалась Татьяна, преподносились первичные постулаты и законы живописного искусства, то уже  в 1991 году, окончив Ташкентский Институт искусств им. М. Уйгура у  нее сложились настоящие концепции нового видения этих путей творческого искания. Но, вот какой из них выбрать? – это был еще нерешенный вопрос. А может ли в принципе он быть когда-нибудь решенным для творческого художника?

Татьяна Ли предпочла сначала палитру солнечного света. Работы, которым художница посвящала стержневое значение, пульсируют многоголосьем цветовых сочетаний. Так творил в свое время Аристарх Лентулов. В них используется все богатство форм, встречающихся в природе, создающих очень широкий спектр ассоциаций. Вот, например полотна Татьяны – «Золотая Бричмулла» (2000 г.), «Горный мотив» (2000 г.), «Осень» (2000 г.), где резкими, уверенными мазками  в сочетании, как будто упавшего с солнечного небосвода букета расцветок она воплощает  реальный мир в своем восприятии действительности. Поэтому, всматриваясь в мотивы реального мира, их субъективное пространство своей художественной системы, она обнажает их структуру в прямом и переносном смысле, придавая изображению символический знаковый характер, тонко прочувствованный в работе «По улице Никитина» (2002 г.). Можно было бы сказать, что лентуловский взгляд у нее проявился именно в работе над этой картиной. Впервые эту тему Татьяна опробовала за год до этой картины, когда впервые написала  «По улице Никитина», где она «озвучила» тему улицы, как пространства воспоминаний, не только о домах, сколько о людях близких по духу, но образы их переданы через пространственные композиции с архитектурой. Она – архитектура, как будто бы и условна, но в то же время абсолютно узнаваема. Именно на этом принципе и складывался рассказ о временах детства, когда высокая духовная философия переплеталась, вроде бы, с заурядностью самой жизни. Но в этой повседневности она, художница, увидела какую-то скрытую, трогательную до слёз, красоту. Нахлынувшая волнами сама улица, притягивала к себе. В ней домики спрятаны за созревающими щедро яблонями, а крыши цвета спелых яблок, резко определены от ирреального тумана, надвигающегося на художницу или, в конце концов – на зрителя перед картиной. В этом тумане, уже тают стволы и ветви высоких деревьев, но стены двухэтажных домов резко обелены, как крик утопающего, перед тем как волны скроют его от нас. Ещё одно-два мгновения, и туман зыбкого, казалось бы непроницаемого прошлого, поглотит и домики с кирпичными строениями входов в дворики, и расхлябанные доски забора, и самого зрителя испытующе смотрящего в прошлое.

Хотя при этом примитивизируется рисунок, но в стремлении к простоте и искренности, она достигает раскрытия его архетипа, приближаясь к детскому рисунку, но не «заигрывает» с этим. Вот ее две серии, буквально – жизнерадостных, насыщенных светом и цветом, как раз и открывают непосредственное восприятие художницей мира. Во-первых, серия «Во сне и наяву» и , а потом и серия «Сны наяву»  (2004 г.). Она, как будто, на ощупь пробует глубину, высоту, насыщенность цвета. Однако, это были только поиски тех тропок, которые должны будут вывести Ли на свою, ни на чью не похожую, трассу.

В ее мастерской стали появляться на божий свет такие произведения как «Кишлак» (2003 г.) и может быть, поначалу, кому-то могло показаться, что её работы, тогда, представлялись забавой, игрой в странность, вызванной желанием «выделиться». Тогда-то её картины отечественными искусствоведами принимались неоднозначно. А ценители искусства из Франции, Германии, Венгрии, США, Азербайджана, России, Казахстана, Южной Кореи приобретали её работы и украшали ими свои собрания и галереи. Она с упорством и дерзновенно искала в себе возможности художника, способного особенным образом передавать чародейство и драму бытия. Это было беззаветное самосозидание стихии собственной натуры. При этом её картины имеют своеобразное свойство оживать и вовлекать вас в пределы своей энергетической непроницаемости.

Как будто бы отталкиваясь от утверждения П. Пикассо: «Я пишу не с натуры, а при помощи натуры», Татьяна Ли создаёт такие полотна, как «Сезон дождей» - 1 в 2002 году и в том же году «Сезон дождей» -2 ,  «Сезон дождей» -3  (2003 г.),  «Эхо весны» 2003 г., «Осенний мотив» (2004 г.),   Я не знаю с чем было связано это эмоциональное движение её творчества, но вижу, что именно в это время краски ложатся на холст отрывисто-грубо, до кажущейся небрежности. Но в этих работах не было и намёка на позёрство! Именно эти полотна вобрали в себя такой поток энергетической трансформации, которая, вероятно, происходила в душе художницы, что диву даёшься – как только сердце обыкновенного человека выдерживает этот выброс адреналина? Но если дожди ассоциируются со слезами, а отрывистость и, подчас, суровость мазка выдаёт нервную непостоянность (ну, почти по Фрейду!), то колорит красок убеждает в том, что личность художницы всё равно жизнерадостна и душевно стойка.

Разумеется, это не более чем мои субъективные впечатления, но вот тональность красочного языка говорит о мощных переживаниях того, кто творил эти полотна. Даже если взглянуть на «Домик у обрыва» (2003 г.). Одинокий маленький белый дом, стоящий у самого края берега реки, которая, как будто, тёмно-синим клубящимся потоком бездонной воды охватывает его, уже практически, со всех сторон. Только изломанные временем многолетние виноградные лозы, словно прикрывают строение и пытаются оградить от надвигающейся тёмной массы. Но где-то вдалеке, белеет группа домишек с ярко-красными крышами, как символ того, что этот сиротливый домик над обрывом не в безнадёжном одиночестве.

Нет в моих размышлениях и намёка на психоанализ. Если бы это было так, то я подсчитывал количество оранжевого, синего, белого и чёрного цветов из палитры художницы. Не моё это дело. А вот, как разобраться с той удивительной и непревзойдённой эмоциональной окраской, которая присутствует как будто бы подспудно, очень интересно. Однако указанные мной картины, невероятно реалистичны и, не побоюсь сказать, хотя и наполненные внутренней философией художницы – авангардны.

Тем не менее, сегодня вопиют на все лады о Ренессансе Узбекистанской живописи, о возрождении традиционных постулатов изобразительного искусства.

Скорее, это очередной завуалированный миф о качественном развитии художественных форм. Эта идея о Ренессансе может порадовать только тот, вверху сидящий, паноптикум, где процветает ханжество, лицемерие, безнравственная цензура. Увы, естественный дарвиновский отбор в мире всепожирающих монстров, действует как раз таки, что «выживают» слабейшие, научившиеся прятаться, менять окраску и подобострастно улыбаться, с готовностью записывать в свои «дежурные» блокнотики любой рык, лай, рев или указания, граничащие по логике и смыслу с невнятным бормотанием параноидального шизофреника. Вкусы-то эти давно определены, апробированы, не раз, повторюсь – пережиты нами.

«Ренессанс» или «Возрождение» – термин, который стал применяться в XVI веке и подразумевал возвращение к истокам классической Греции, но проекция его – Возрождения на среднеазиатскую почву, в таком случае должна бы, вроде, подразумевать воскрешение из, казалось бы, ушедшего навсегда небытия «Социалистического реализма» или классического европейского искусства позднего средневековья. На самом же деле никакой гибели классической европейской школы живописи, которая уютно приспособилась к атмосфере Евразии, не было. Даже тот, казалось бы «загнанный в глубокое подполье» азиатский авангард, никогда не умирал, не сходил на-нет. Он жил, пусть даже без официозов и выставкомов, своей внутренней, глубоко интенсивной жизнью. И фактически, та культура русского «Серебряного века» Восточной Европы, в немалой степени обязанного художественной атмосфере Средней Азии, продолжала явственно существовать в творчестве, практически всех настоящих художников именно в среднеазиатской среде второй половины ХХ в. Ибо само время показало, что индивидуальное – это в огромной мере есть истинно народное и потому, каждому должно быть понятно, что, стоя в толпе и крича хором, вы не становитесь частицей коллективного разума. Мышление – дело личное, индивидуальное.

Не уж то, говоря о Ренессансе, наши любвеобильные искусствоведы имеют в виду, столь любимое нами, мещанское искусство или же, столь почитаемую нами, ирано-арабскую миниатюрную традицию? И вот уже, в сто первый раз я повторяю, что с миниатюрой любому, кто хоть мало-мальски умеющему  анализировать уроки Истории, должно быть понятно – это искусство поработителей, которые не только уничтожали государственную самостоятельность многих стран Средней Азии, уничтожали верования и религию отцов и дедов, искореняли народные традиции, но и внедряли свои представления о культуре, заставляли поклоняться чужому божеству, писать и говорить на чужом языке захватчиков. И, кто бы мне ни внушал идейки о благотворной роли «привнесенного исламского искусства» на культуру народов Центральноазиатских пространств, позволю себе сомневаться в этом. Местный – тюрко-согдийский художественный конгломерат (который сам, кстати, вырастал из взаимовлияния многих племен и народов от Алтая до Пенджаба), был начисто выбит и сметен «молодой порослью» радикальных религиозных установок, где уже абсолютно не оставалось не только места эпическому мироощущению, но выжигались даже намеки на традиционную мифологию порабощенных народов. Той самой мифологии, которая позволяла расширять не только художественные границы традиционных искусств и ремесел, но и развитие научной мысли...

Лет около тридцати назад, ко мне, буквально, ворвался наш отечественный искусствовед – Юлиан Рыбаков и в восторге стал рисовать мне картины будущего возрождения миниатюрной живописи. В это эйфорическое состояние его привела новость о том, что местный художник Ниязали Холматов специально ездил учиться в РСФСР к художникам Палеха. Он привёз от туда, давно забытые в Средней Азии, технологии изготовления из папье-маше шкатулок, пеналов, коробов. Действительно, это был, по словам Холматова, настоящий прорыв в возрождении искусства миниатюрной живописи.  Подражательная манера (а проще говоря – чаще прямой плагиат) современных миниатюристов таким светочам этого искусства как Абд ал-Хаю, усто Убейду из Бухары, Абди-Джелалу из Ташкента, усто Джелаледдину из Андижана, Махмуду Музаххибу и Камаледдину Бехзаду из Герата и даже Резза Аббаси совершенно не способствуют развитию этого творчества.

Конечно, трудно себе сегодня представить, что наши отечественные миниатюристы начнут иллюстрировать романы, повести, рассказы пусть даже местных авторов! Можно ещё согласится в использовании орнаментальных мотивов в оформлении книг, но чтобы повторить классические иллюстративные приёмы в современной книге – это простите, будет уже нонсенс. Были, правда, три-четыре довольно смелые попытки использовать манеру миниатюрной живописи в мультипликационном производстве, но они оказались, мягко говоря, «пустоцветными». Как и предсказывал Ниязали Холматов, миниатюрная живопись заняла своё, очень даже пристойное место, в декоративно-прикладном искусстве и развивается сейчас в кустарном производстве очень активно...

А, как же там, наш незабвенный классический кич? А он, слава Богу, жив и явно здрав! Правда, вся эта мазня на клеенках, которая была так любима нашим пролетарским и крестьянско-колхозным людом, преобразилась – «развилась», если можно так сказать. И то, правда, ведь мы уже говорим о «нанотехнологиях», не понимая ни чего в этой научно-технической галиматье, а от того приглашаем заморских кембриджийских «знатоков», которые нас чему-нибудь научат, ибо высокие технологии нужны там, где хорошо развита тяжёлая промышленность; создали институты космических и ядерных исследований, не имея возможности обладать и работать ни с тем, ни с другим; чванимся отсутствием кризисных веяний, не имея развитой экономики и даже необъятно далёких перспектив войти в число сверхдержав; научились носить черные и красные чиновничьи галстуки с резиновыми калошами, приучая к этому наших детей с первых классов школ. Так что эти умильно плавающие лебеди в фонтанах, олени с развесистыми, как ветви дубов, рогами, пышногрудые и розовощекие русалки, обитающие в наших пустых и грязных городских арыках, продолжают, востребовано жить на полотнах заполонивших галереи и мостовые скверов наших городов.

Ну, вот любим мы этот, окончательно не издыхающий, кич! Прославляем и востребуем его в наши новые дома, где критерием возвышенной маразматичности является – громко провозглашаемый примитивный «евроремонт» или вздымаемые колоннадой, залепленные гипсовой лепниной «под барроко», скромные трехэтажные «хижины номенклатурных слуг народа».

Для того чтобы понять – горек плод или сладок, его нужно попробовать. Татьяна Ли тоже попробовала себя на поприще «неоклассического кича». Ее картинка «Райский уголок» (2007 г.), могла бы войти в анналы мещанской живописи, если бы не была настолько кичливой! Правда, что это уже, больше напоминает игру в «классики», когда представляешь: – а, вдруг, и из кича можно что-то создать новое? А вдруг...

Этюд второй.

 Молчаливость – мудрость глупца.
                Публилий Сир.
 

...Вот и сидит этот живописный мужик, потерянный в коридорах «новой власти». Он ей и, вроде бы пока, не нужен. Главное – он проглотил эти лозунги «Мир народам!»,  «Хлеб голодным!», «Земля крестьянам!», «Заводы рабочим!». Но какое-то предчувствие вселенской безнадеги уже охватило его. Неужели перед его глазами проплывают пророческие картины того, что по площадям, названным в честь независимостей, нельзя будет вечерком прогуляться с семьей, как это мы делали со своими стариками и родителями, а попасть на праздник нравственности, весны, совести, и души коим является для азиата «Навруз», можно будет только по лимитированным пропускам, через непробиваемые кордоны охраны? И спустя столетие только лозунги останутся прежними? И даже полусказочное здание свергнутого, именно этим мужиком,  изгнанника рода Романовых, куда я мальчишкой бегал с друзьями в кружок рисования на втором этаже, станет не возможно не только сфотографировать, но и остановиться и  в думах о прошедшем полюбоваться архитектурной мелодией Прошлого, ибо остановившегося немедленно выпроводят прочь тренированные молодцы с милицейскими кокардами. А мужик с винтовкой ещё понадобится «новой власти», она покажет ему кого ещё надо ниспровергать, а кого возводить на пьедестал «нового идеала», кого куда пущать, а кого когда запрещать!

... При всем моем скептическом отношении к искусствоведческому «трёпу», я хотел бы попенять этих «живодеров искусства» к более широкому и интенсивному творческому раскрепощению в пропаганде наших истинных художников, к раскрытию чаяний и забот этих самоотверженных тружеников, популяризации разумений  их поисков смыслов. Пишите, дамы и господа! Пишите больше! Пишите куда угодно, но чтобы имена наших соотечественников – этих творческих уникумов были, как можно больше, на слуху в, закомплексованной собственным превосходством и менторско-шаловливой, Европе.

Публикуйте о наших художниках хоть что-то. Тем более, как совсем недавно утверждал российский писатель Юрий Поляков (а я с ним в этом полностью солидарен), сегодня уже включен механизм самоуничтожения культуры. Объявленное ныне во всеуслышание (повторюсь), «новаторство», есть не что иное, как обыкновенный непрофессионализм. Суть новаторства, обряженного в инсталляции, перфоменсы, объявление о «актуальности», о «другом искусстве» и тому подобное – это подчеркивает отсутствие даже намека на художественный талант. Даже последнему дудаку понятно, что если это «другое искусство» - то это уже и не искусство вовсе, а что-то другое!

Умеют наши многозначительные искусствоведы, такие как мой замечательный друг – Теляб Махмудов, говорить витиеватым «восточным зыком» красивости, в подобострастии к таланту (иногда, соглашусь, – к достойному) провозглашать практически весь Словарь эпитетов, при этом ничего не сказав. Не обидел мастера и, вроде бы, себя самоудовлетворил, а там как Бог вынесет! Художники – это же народ, как будто бы, не постоянный, он обычно в бесконечных творческих исканиях. Кто знает, куда художника приведут пути-дороги творческого поиска? А это, что там говорить, в нашей, «независимой от всего и всех», Республики, чревато! Из-за этого, видимо, Теляб незаметно ретировался с гладиаторских полей искусствознания в  буднично-пошлую многосерийную драматургию.  И пусть называют сейчас этого драматурга певцом «мыльных опер», важно то, что Главный бухгалтер похвалил и заставил кассиров дать денег на постановку его задумок. Так жить ему самому и его семье приятно, безопасно, сытно...

А пока, пишут иногда о Татьяне Ли трафаретно-газетным штилем, поминая маму, папу, сестру или Бог его весть кого из соседнего подъезда, лишь бы не трогать чувственных струн творческого вдохновения, ибо, для этого надо увидеть её холсты такими же «раскрытыми глазами». А как разглядеть смыслы, когда на глазах синие стекла подслеповатой, «от трудов праведных», собственной и надуманной цензуры? Наши газеты и журналы не нуждаются в умно пишущих  авторах, им срочно необходимы доктора (сами знаете какого профиля)!

Единственное в чём во всём этом правда, так в том, что вся семья, где живёт и творит художница, состоит из уже сложившихся и признанных в Центральной Азии художников, но это первоначальная школа живописи, это та творческая атмосфера, в которой пребывает сейчас талант. И нет в этой единой «художественной семье» стереотипов понимания своего места – у каждого своя стезя, свои идеалы и творческие манеры.

Татьяна Ли уверенно перешагивает через все, так широко принятые, «измы». Без труда и спокойно, не заботясь о том, что кто-то (из «доброжелательных коллег») будет сетовать на «избитую классику» в ее работах. Надо раз и навсегда себе уяснить, что творческая «классика» – это духовный иммунитет нации. Татьяна так же, как и все другие художники (подчеркиваю – художники), неоднократно задавала себе вопрос – в чем, все же, сила и красота искусства? И находя ответ, решала, что эта сила заключена в том, что создавая ту или иную работу, какую мы именуем произведением для человека, который и должен находить в них ответы на вопросы поисков смыслов, которые возникают у каждого в жизни.

К сожалению, принижение общечеловеческих ценностей продолжалось и все еще продолжается долгие десятилетия. Но лучшие художники сопротивлялись этому. Потому-то они и оказались лучшими. Когда тебя долгие годы не «выставляют», о тебе не пишут и не печатают, замалчивают, «перевоспитывают», запрещают, то трудно, кажется, не сдаться. Но если тебе персонально верховная идеологическая власть (она же государственная) посвящают специальные постановления, и постановления эти доводятся вплоть до каждого школьника, то не сдаться просто невозможно. Но ведь нет, мы и они не сдавались, а работали как проклятые рабы на галерах.

Сопротивляющихся идеологической политизации творчества было немало. Но гораздо меньше, чем «послушных». Поворот от общечеловеческих ценностей к «классовым» был, как известно, крайне тяжелым. Он оплачен миллионами жизней. Откормленная трупами гуманистических идеалистов сволочь, обряжённая в цивилизованные костюмы и прицепив к шее чёрные или красные деловые галстуки, бдит о нашей с вами морали, внушает о своей необходимости и незаменимости, но она не смотрится в зеркало ибо там, в этой мистической отражающей плоскости появится чудовищный лик, такой, каким его увидела Татьяна Ли и перенесла для нас на холст в 1998 году «Лик – 4». И не думайте, что каждый из нас их может перехитрить или просто не заметить. Они напомнят о себе любому здравомыслящему человеку, ибо они – бдят, слышат и, как самая трепетная скотина чувствуют, когда над ними появляется «нож мясника»! Татьяна показала эту бдительность ничтожеств в цикле «Лик». Например, картина «Лик – 3» того же года исполнения, напомнила о том, что они слышат, всё слышат и опасаются, как будто бы за наше нравственное здоровье, но на самом-то деле – за свою шкурную безопасность. Но любой чиновник, запустивший руку в народные закрома, прекрасно понимает, что не будет ему покоя нигде. Об этом этот футуристический цикл художницы. Сегодня, нарастающая стагнация доведёт новоявленную и независимую страну до такого же развала, как это случилось с нашей с вами Родиной – Великим Советским Союзом.

Как-то я писал о том, что не каждому выпадает в жизни счастье родиться под веткой цветущего персика, но и родиться в семье студентов-первокурсников Ташкентского театрально-художественного института имени А.Н. Островского, а значит с первым вздохом почувствовать «прелесть запахов» красок, растворителей, художественных масел – это тоже своеобразный и неповторимо изысканный «шарм»! Однако, и это самое важное в жизни Татьяны Ли, было то, что она родилась под небом Востока, а это я должен сказать, совершенно феноменальное, если не сказать больше – экзотическое (!), событие в жизни настоящего художника. Должен вас уверить, что Восток, он и есть Восток, который с первым вздохом новорожденного под этим небом, входит в его кровь и жизненную суть. Не изменить этого никакими «прогрессивными западными веяниями».

Кое-кто, вероятно и знает, что коммуникативное поведение в живописи весьма показательно. Мы рефлекторно действуем по своей модели, заложенной в нас воспитанием или, более глубоко рассуждая – генами.  Громкость в разговорном общении, например для китайцев, компенсируется сдержанностью живописных тонов в изобразительном искусстве. Подчас это исключительная приглушённая монохромность. Речь заискивающе тонкая у японок и нарочито грубо-приглушённая у истинных потомков самураев, рождает интенсивную (иногда – гротесково-яркую) палитру в графических работах, подчёркнутую, практически всегда, черной фиксирующей цвет, линией. Отрывисто-рубленный говор уйгур резко контрастирует с развязно-кричащей звуковой какофонией речи тюрок. А в этом-то и разница ярко расцвеченных фресок Дунь-Хуана и вызывающе монотонных орнаментов на кошмах древних скотоводов и грабителей караванов...

Восток, как и иные, части света многолик и в этом прелесть его своеобразия. Художник просто, на уровне интуитивности, обязан пройти социализацию в той действительности, в которой он родился и живёт. И вот тут-то и проявляется синусоида среднеазиатского менталитета. Эта синусоида может принимать форму самой замысловатой фигуры. Представление о красоте связывается в мусульманском мире с совершенством формы, с трепетом живых, ярких красок, но более всего со светом. Не случайно отсюда тяга к вещам сверкающим, прозрачным, блестящим, переливающимся, преломляющим и отражающим свет. Именно этот феномен мы наблюдаем сегодня в наших галереях. Но Татьяна Ли, действуя практически на интуитивном уровне, искала свои – да, да именно свои цвета, в которые был окрашен её мир. Её динамичная натура не даёт упокоённости её таланту, из которого она черпает не только образы, но и смыслы Бытия.

Пробуя цвет на его мистическое воздействие на зрителя, Татьяна экспериментирует с декоративными сюжетами, наполняя их сдержанной музыкальностью и женской недосказанностью! Она творит в 2009 году целую серию почти из десятка полотен «Декоративные мотивы», где воплотила не столько национальные, может быть и не древние тюркские мотивы, сколько эмоции и впечатления очарованного странника по дорогам Азии. Птицы, узнаваемые каждым (символы семейного благоденствия?) и совершенно условные (проводники душ?), плоды граната и жгучего красного перца на фоне фрагментов орнаментов из старинных вышивок, должны были бы звучать как лейтмотив к прославлению национальных традиций прикладного искусства, но здесь прослушивается совершенно иная мелодия. Она наиболее явственно звучит в другой работе Татьяны – «Место покоя – 4» того же года. Хотя эта картина входит в цикл из четырёх одноимённых полотен, она как бы продолжает (точнее – завершает) серию «Декоративные мотивы» Именной в этой работе прозвучала мелодия памяти, уважения к духовным основам, когда зёрна граната становятся оживляющей влагой для давно умершего не только национального самосознания. Полотна «Место покоя», как чувственная отдушина для беспокойного сердца, как заботливая прохладная ладонь на разгорячённом лбу воспалённого сознания времени.

Правда, и это никак не скрыть, в творчестве Ли Татьяны тема «декоративной» узнаваемости появилась ещё в 1999 году вместе с работой «Орнамент чувств». Но это полотно было игрой «чистого» воображения исполненное в «ахмаровской» сине-зелёной цветовой гамме с большой, перевёрнутой каплей красного, изображающей одеяние девушки, пришедшей на свидание в условный сад, где условная луна и, просто, замечательные птицы, олицетворяющие совсем не условные три чувственных грани любви. А может быть, это была только проба манерной живописи? Ведь потом, Татьяна никогда не возвращалась не только к этому сочетанию цветовой гаммы (и, слава Богу!), но и к самой теме – условно-декоративная любовь в нереальном мире. Хотя «западникам» очень нравится эта шизоидная псевдо восточная манера живописи, появившаяся в середине пятидесятых годов прошедшего века и, которая была сразу же взята на вооружение преподавателями в качестве наглядных пособий для студентов по специальности – психиатрия, в медицинских вузах страны.

Разумеется, что не всё так просто. Если в специализированной медицине этакие цветосочетания служат примером уточнения диагноза, то в отечественном искусствоведении это является показателем талантливости художника, которого уже при жизни провозглашают «классиком национальной живописи».

В тоже время, «западный мир», на который так ретиво направляют свои взоры отечественные искусствоведы, уже давно оказался в ступоре бескультурья. Там,  адепты поп-арта, скрывая свою полную художественную беспомощность, внезапно, в первую очередь для самих себя, открыли сущность «нового мира» - мира потребительского всё пожирающего бескультурья.  Произведения этих «творцов новой реальности» имеют, среди пустоголовых нуворишей, очень высокую продажную стоимость, и абсолютно никакую художественную ценность! Это Истина.

Но всё же Татьяна Ли сделала выбор, который характерен только для тех, кто был очарован веткой цветущего персика или райскими цветами грана. Он – выбор, был больше посвящён той, просто мистически своеобразной  театральности, которая неотъемлема от творчества на Востоке.

 ***

Спор о демократии проник сейчас даже в среду людей художественных. Спор чисто политический, спор о власти, и, как всегда, соприкасаясь с политикой, люди художественные говорят и совершают тысячи не последовательностей и нелепостей. Впрочем, настоящие политические люди с них «многого и не спрашивают». Но если художественные люди не могут ничего важного сказать о демократии, то они очень много могли бы сказать о демофилии. Любовь к народу диктуется им не сентиментальными или, говоря серьёзнее, даже не этическими убеждениями. Художественные люди продолжают жить надеждой и притом единственной надеждой искусства. Они люди искусства, но не более. За ними нет, и в принципе не может быть, учения, идеологии, политической константы, как это не пытались сотворить идеологи социализма или фашизма. 

 ***

Новую демагогию «независимостей» нельзя разглядеть через чудовищную дозу все той же патетической болтовни, которой пресытился перед своим окадычиванием, социалистический рай. Можно, разумеется, принять позу «добровольного изгнанника», но уединение от толкотни богемной тусовки, ничего не решает.

Ах, почему же такой наив охватывает наших (я ещё раз возвращаюсь к своему тексту), уже достаточно опытных, можно даже сказать – «маститых», искусствоведов, когда они пишут о творчестве очередного живописного «маэстро»? Читая их опусы, можно подумать, что сейчас наши художники, собираясь у кого-нибудь в мастерской, ведут философские разговоры о предназначении искусства, о тенденциях развития живописи, о расшифровке духовных смыслов и творческого предопределения. Пустое! Просто каждый из нас уходит в свой собственный «гранатовый рай», а в общении с друзьями есть и другие, житейские темы, без коих и творчества-то не бывает.

Нужно было бы давно уже понять, как это делает в своих полотнах Татьяна Александровна, что «актуальное искусство» обязательно должно содержать элементы футуризма, как доказательство жизнеспособности этого – «нового» искусства.  И вот думаю я, что в нашем «актуальном искусстве» нет места прошлому, поскольку оно само по себе это уже давно ставшее «прошлым», но перетащенное в день сегодняшний, как полусгнившие мощи святых православной церкви, которым с яростным мракобесием поклоняются фетишисты, выдающие себя за христиан.

«Будущее искусство» - футуризм, есть вершина айсберга искусства сегодняшнего дня, а в нём, вдруг оказалось, что нет историзма, поскольку былая история среднеазиатских «новоявленных» Республик абсолютно, как я уже говорил –  непредсказуема, она зависит от уровня интеллектуализма политических лидеров, а они то, что? – выкормыши пролетарско-чиновничьего примитивизма не только не способны к здравомыслию, но и понимающие в силу врождённого инстинкта самосохранения, что даже элементарная разумность для них смертельно опасна. И уже кубизм, экспрессионизм, динамизм, супрематизм, конструктивизм и иже с ними, как кислые отрыжки из прошлого века, заполонили выставочные пространства ташкентских андеграундных площадок. И вот невдомёк моим современным «актуалистам», что они как старательные подражатели Андре Бретона, творят махровый дадаизм, а стало быть – любые, пусть мимолётные, намёки на футуризм оказываются абсолютно нежизнеспособными. Мир искусства, как это ни прискорбно, сегодня рассыпается, гибнет и не воссоздаёт ничего нового.

Сейчас в евразийском живописном мире, созидание искусства заменилось использованием искусства, отчего, в смятении, старается уйти Татьяна Ли.

Однако, из грёз размышлений, пора возвращаться в мастерскую художницы. Действительно, о художнице Татьяне Ли можно сказать, что есть в её творчестве некое кредо имажиста, старающегося уравновесить чувства. Эта аксиома заключена в том, чтобы быть точным в изображении вещей и не торопиться пояснять свои чувства. 

 ***

У Татьяны пробы, над которыми она работала, выплеснулись в серию портретов, чем-то напоминавших мне работы «раннего» Сутина, выполненные ещё до оккупации немцами Парижа. Но эти портреты не были даром сокрытого еврейства у Сутина, а результат чисто российской авангардной школы. Правда Татьяна Александровна не стала глубоко прорабатывать эту тему, и не пошла по тропе проложенной Малевичем.

Чем более внешним, объективно-бесстрастным выглядит образ, который она воплощает на своём полотне, тем он интимнее. Каждое поколение должно само осуществить себя. Это означает, что авангардная живопись двадцатого столетия, какой мы её знаем сегодня, есть нечто надуманное нами, поскольку мы не в состоянии проникнуться тем внутренним духом, который обуревал «творцов-основателей» прогрессирующих движений. Мы можем быть только сторонними наблюдателями происходивших тогда катаклизмов, озарений, переводов на новые языки понятий. Любое объяснение искусствоведческих педантов, есть не что иное, как стремление «подравнять» иные мнения под стереотипы сложившиеся за эти два десятилетия. Художники, пытающиеся сейчас повторить идеи выдвинутых тогда оригиналов, будут только беспомощно агонизирующие хрипеть «жабрами», как выброшенные на берег, жизнерадостные окуньки.

Всматриваясь в полотна Татьяны Ли, мне видятся не столько конкретные объекты, сколько всеобщие качества вещей, мир абсолютного пространства и времени, вечного странствия. Именно поэтому, эти образы оставляют ощущение нереальности. Художницу не интересуют внешние обстоятельства действия, но лишь субъективная точка отсчёта – отсюда лежит путь. Европейские языки живописи практически не допускают подобной равномерной изоляции образов, смешения буквального и метафорического, подобного эффекта единовременности. Это, просто удивительное состояние, иллюстрируют работы Татьяны как, «Гранатовый сад - II», «Хумсан», «Тропа к Су-Коку». Художница сохраняет изолированность образов, но, располагая их по невидимой смысловой оси, добивается эффекта единства.

Пробуждаемый своеобычным резонансом пейзажных образов, этот эффект нарастает crescendo вместе с плоскостью расцвеченного холста. Именно этого добивались в своё время Илья Машков, Александр Куприн – основатели всеми известного «Бубнового валета». Возможно, именно в работах Куприна и приметила Татьяна смелую трактовку цветосочетаний. А может быть, и нет? А может быть это и есть её врождённое чувство гармоничного цвета?

 ***

Мазки яркие, динамичные, точно такие же, как и у Тулуз-Лотрека раннего периода своего творчества, до переезда в Париж, на Монматр, где были дешёвые квартиры, подъезды с красными фонарями, немереное море алкоголя и сцена театра-кабаре «Moulin Rouge» . Да, что там Париж – город легкомысленных чувств, дешевой любви,  показных страстей и параноидальных амбиций! Увидев работу «Зимний мотив» (2003 г.), вдруг озарило: «А не было ли это для Татьяны уроками Кандинского, как в своё, ещё недавнее время, уроки Дега, захватившие ташкентского азербайджанца Юсифа Гусейнова? Захватившие так, что последние работы этого мастера были похожи на прямое цитирование праотца импрессионизма». Но нет. И, слава Богу, Татьяна перешагнула через супрематизм геометрических абстракций и пошла по другим тропам живописного творчества. 
 

 ***

Этюд третий.

Глупец тот, кто пытается прикрыть собственное ничтожество заслугами своих предков.
                Г. Гейне.

...И сидит, сжимая кулаки, в чудовищном трансе этот старый боец, как будто предвидя ту вакханалию крови, которая только грядет и которая будет откровением (apocalypses) вселенской гибели, но которая так и не чему нас не научит. Он, кажется, видит эту предстоящую бездну, у края которой мы с вами, сейчас, на короткое мгновение замерли...

Каждый раз, когда мне приходится знакомиться с творчеством того или иного художника, то не покидает чувство того, что я – неофит. Пытаюсь своими размышлениями, построенными на своих же вопросах, разобраться в палитре творца. И при этом, очень часто убеждаюсь, что безмерно подавляющее большинство художников, не просто не понимают, но они физиологически не в состоянии осмыслить один из психологических постулатов, который раскрывает суть воздействия живописного произведения на человека. Потому что вообще, большинство из рода человечества и знать не знают, что вкус (все равно к чему – к одежде, музыке, мебели, цвету, архитектуре, живописи, литературе и т.д.) каждого из нас, есть не просто воспитание из вне, но и генетически составляющая жизни из внутри, из подсознания, которому сознание не дает, открыто вырываться.  При этом следует знать всем, что умение манипулировать психологией зрителя картины, буквально «запускает на космические высоты» популярности и восхищения среди людей, исключительных посредственностей, коих в литературе, например, именуют графоманами. Как их называют в живописи не знаю, но, точно – любовь к отдекорированному кичу это есть, один из самых ярких, показателей внутреннего психологического состояния человека.

...Татьяна Ли за год до «ташкентского землетрясения» известила мир о своем пришествии и, думается, что все у нее складывалось как «по расписанию» – школа, училище, институт, а там и творческое объединение при Академии художеств, осталось лишь, как штампуют борзописцы, – «шагнуть в бессмертие»! Ан, нет! Бессмертные у нас только те, что наделены титулами «гармонично развитое поколение» или «академик» – ну, прямо, как «бессмертные мужи» Франции, Британии или, на худой конец, Германии.

Обожаю наш чиновничий кич! Как же любили в моем родном Советском Союзе построить всех по ранжиру, определить (чаще всего с самого рождения) нишу востребованности, «записать в номенклатуру» или уже никогда «не записать». Вместо погон – справки званий, титулов.

Я представляю, где были бы всегда выпученные глаза маэстро, когда ему объявили бы, что за количество персональных выставок, теперь он – Сальвадор Дали – «Заслуженный деятель культуры». Или  Анри Тулуз-Лотреку, выдали бы справку, что за выдающееся внедрение в гущу винного тумана и потных дам кордебалета народной жизни, ему присвоено звание «Народный художник Франции»! Того же звания заслуживает и Винсент Ван Гог! А уж Леонардо да Винчи или Микеланджело, которые люто ненавидели друг друга, заслуживают подавно звание «академик».  Указом Президента тех самых пятидесяти штатов, актёрам Голливуда Тому Крузу и Джиму Керри, Микки Рурку и Леонардо Ди Каприо, Анджелине Джоли  и Джениффер Лопес присвоено звание «Народный артист Соединённых Штатов Америки», а другим Указом Брюсу Уиллису, Мэлу Гибсону присвоено звание «заслуженный деятель искусств Соединённых Штатов»! Скажите – да ведь это маразм?! Мы живем почти столетие в нём!

Сейчас Татьяна и не думает о том, какую же надо заплатить цену, чтобы быть Художником? Она уже давно отдала этому творчеству свою жизнь. При этом заметьте, нет  у неё желания изображать из себя непримиримую к миру суфражистку.

Ну почему тогда, когда более пристальнее всматриваюсь в работы Татьяны Ли, меня не покидает ощущение затаенной тревоги, готовой в мгновение ока, взорваться фонтанирующим потоком краски, боли, прозрения? Красота ее смыслов, «выплеснутых» на полотна, гениальна! И вот тут-то, становится мне, понятна эта тревога.

Народ, нация глядят на гения как на искупительную жертву, предают ее закланию, чтобы спастись самим. А если он еще и пишет картины, значит – пророчествует. Так пророчествовали поэты России. Осип Мандельштам по этому поводу говорил: «Нигде к поэзии не относятся так, как у нас. У нас за нее убивают». Зато у нас талантливых художников пока не убивают. Их бросают на произвол Судьбы. Выживешь – прославим и, даже объявим официально гением, а не удержишься на трапеции жизни, может быть, – скорбно посочувствуем, если вспомним, как например о Татьяне Немцович, Константине Богодухове, Садыре Турсунове, Максуде Тохтаеве и десятках других ярких и самобытных художниках, тихо и незаметно сошедших... Гений, в «русском» смысле слова, – это всегда показатель общего неблагополучия. Социология гения – общественное несчастье, конфликт, раздор, разор. Сартр говорил: гений это не дар, а путь, избираемый в отчаянных обстоятельствах.

Татьяна Александровна внимая яркой знаковой аппликационности кагаровского стиля (был у нас, слава Богу, гений современной среднеазиатской живописи, шагнувший из двадцатого в двадцать первый век – Медат Кагаров!), осторожно прокладывает в своей трассе монохромность солнечной живописи. Это не построение абсурда. Это, как я уже отметил – дыхание философских смыслов, за которыми проецируются эмоции репрессированного общества, и этот процесс, собственно говоря, и конституирует гения. Гениальная личность у нас – компенсация неполноценности общества. Призывами и лозунгами «обух не перешибешь».

Беда гениальности Кагарова в том, что он, воспарив вместе с мистическим учением суфизма, в котором и сами мистики не вполне могут осознавать и глубоко в нём разбираться, достигнув необыкновенных высот понимания красоты (вспомните как в Коране: – «...Аллах красив, и он любит красоту!»), он впустил в себя это учение, вероятно считая, что это промысел божий. Но сущность гения – видеть, понимать, воспринимать, переживать, оставаясь вне досягаемости любой философии как духовной установки. Он (Кагаров) пытался объединять философию дзенбуддизма, учение Заратуштры, поэтику Корана, отстраненную кичливость иудаизма. В принципе, это достойное дело для гения. Это работа по его мастерству и уровню интеллекта. Но тогда для кого это все делается? Кто этот «потребитель» объединяющей философии? Может быть «гармонично развитое поколение»? Ну, тогда, дай-то Бог! Маэстро умер, но с его картинами он остаётся с нами и, как бы, незримо оценивает наши целеустремления.
 

 ***

Другое дело, когда в последних работах Татьяны Ли возникает туманное марево не сбывшихся мифологий. Мы ощущаем и умом и духом тот эфемерный мир, который в нашем сознании ассоциируется с улочкой детства, с запахом дорожной пыли и свежевыпеченной лепёшки. Татьяна, которая хочет философствовать целостно, неизбежно запутывается в противоречиях. Это объяснил еще Кант. Сама установка живописной философии на Истину требует ее (Истины) реализации, ибо Истина «конкретна», она есть полнота бытия, а не только теоретический концепт, она есть «система». Когда философия сознает свой мифотворческий характер, она становится искусством (Ницше).

Напрасно кто-то ожидает, что характеризуя незаурядные творения Татьяны Ли, я начну выписывать гносеологические реверансы и онтологические пируэты, разоблачающие материализм в идеализме, а идеализм в материализме, или же начну выяснять насколько материален материализм и идеален идеализм? В моих размышлениях, не скрою, меня действительно преследовал соблазн устроить этакий диалектический танец Шивы, одновременно созидающий и разрушающий, и если я не устроил подобный кордебалет, то не потому, что такой танцор послужит отличной мишенью, как для идеалиста, так и для материалиста, а потому, что я сознательно не хочу вкладывать кирпичик в строительство очередной Вавилонской башни демократии, где жрецы новой независимой морали воскуряют фимиам гуманистических абстракций в алтаре абстрактного гуманизма.
Дух захватывает от того, что творческий путь Татьяны только в самом начале. Сколько ей ещё предстоит сотворить, а эти-то творения и будут радовать нас – зрителей идеалистической философии.

Размышляя, я вдруг почувствовал, что меня внезапно охватила одна неприкаянная мысль, которая ещё не развилась в логический абсолют, но жгучими, опаляющими сознание волнами, стала порабощать всего. Эта мысль о том, что мы бездарно и бессовестно относимся к тому, что является безусловным человеческим талантом. И, вдруг, оказывается, что мы совсем не любим талантливых людей! Кого-то злит мысль, что рядом, вот прямо тут, живёт беззащитная гениальность, которая не принадлежит не только нам с вами, но и всем сегодня живущим на планете. Этот феномен гениальности – наш шаг к продолжению разумного существования всего человечества. Ну, право, мы ведь живём не для того, чтобы изъесть краденую икру протухшей рыбины, очистить свои внутренности бесполезным слабительным йогуртом, нацепить башмаки из кожи заморского крокодила и высосать «палёного» денатурата! Ведь, вероятно какой-то там неведомой нам силе, нужно было, для чего-то, существование на этой планете разумного феномена к коему мы себя причисляем. Так может быть, и было задумано Провидением, чтобы на миллион жителей появлялся раз в столетие один творческий носитель интеллектуального потенциала людей? Не тот, разумеется, индивидуум, который слесарит, ловко оперирует бухгалтерскими цифрами, распределяет электроэнергию и отсутствующую воду в пустующие арыки моего родного города.
 

 ***

Причины тому – чисто психологические. Когда мы смотрим в будущее, то видим одну смутность, на фоне которой наше воображение легко рисует идеальную гармонию по своему вкусу, отвечающему интеллектуальному уровню. И чем гуще туман этого будущего, тем ярче красочные картины, рисующие нам болтливыми правителями. Когда мы смотрим в прошлое, то вместо воображения функционирует память, которая завсегда выборочна, и из бесконечной уймищи явлений, она отбирает только ей угодные и располагает в законченные сочетания. А когда мы глядим на современность окрест себя, то все, кажется, разношерстно и противоречиво, и пережитки прошлого трудно отличить от ростков будущего.

Этюд четвёртый.

Когда человек не знает, от какой пристани он держит путь,   для него не один ветер не будет попутным.
                Сенека.

Картины Татьяны Ли последних лет убедительно утверждают, что искусство живописи, основанное на постулатах разумности – это всегда творение нового смысла. Сегодняшняя гармония живописного языка состоит, на мой взгляд, в том, что ей подвластны как внешние обстоятельства человеческого существования, так и психология, мотивы поведения, поступков человека.

Сегодня в наших выставочных залах со стен смотрят уже не свежие, прекрасно пахнущие ещё невысохшей краской полотна как бывало когда-то, а залежавшиеся старые, неиспользованные, давно побывавшие на прежних выставках, вещи. Никогда не было такого количества залежей, как сейчас, ибо художники без стыда считают возможным выставлять работы, на которых стоят даты прошлых десятилетий. Выставки, когда-то сектантски цельные и яркие, лишены теперь единства и плана, объединяющей идеи; у них нет ни чёткости, ни дифференцированности.

 ***

Именно этот «грешок» занудности в творческом движении, напрочь отсутствует у Татьяны. Она в своём творческом горении всегда злободневна, понятна и свежа в восприятии жизненных коллизий.

Очень редко, но иногда довольно чётко, в творческом искании Татьяны, просматривается цветовая гамма присущая Полю Сезанну. Но это не потому, что происходило какое-то заимствование идеи, нет! Это явление, безусловно, происходит из-за внутреннего состояния художницы. Именно в таком состоянии и писались некоторые работы самим Сезанном. Но вот что это за состояние? Попробую разобраться.   

 ***
 
Не может быть государство повивальной бабкой при рождении нового таланта. Ведь именно для этого мы придумали Союзы, Объединения или этакое общественное объединение, а по-сути – закрытый клуб по интересам, как наша Академия! Именно там сбившиеся в кучки творческие мэтры, боящиеся, что вымрут поодиночке, и должны разглядывать и поддерживать появляющихся талантливых самородков, а не для того, чтобы на и без того жалкие, бюджетные подачки мотаться, устраивая шопинги, в заморских и забугровских странах. Ибо, на минуточку, «творческие союзники» забыли, что госбюджеты, из которых они черпают в свои закрома «тугрики», это мои деньги, это деньги из налогов, составленных со всех жителей страны, а не упавшие с неба дары Господние. И держат их на чиновничьих креслах этих объединений, не для того, чтобы в совместных коллективных трапезах в жалких чайханах нашего города, демонстрировать свою художественную клановость или причастие к особому, можно сказать – артельно-рыцарскому ордену.

  ***

А старый, добрый, хлебосольный Ташкент, приютивший в суровые годины ушедшего столетия тысячи беженцев, потерянных в клубах испепеляющей Великой Отечественной, уже умер! Точнее – его убили «пришельцы» из коммунистических вчера, которые так пыжатся показаться «прогрессивными западниками», но по нутру остающиеся кишлачными арбакешами , хотя и с бухгалтерским образованием. Ангелы навсегда ушли из этого – моего родного города.

Исторические улочки и тупички города в лихорадочной истерике тают в небытиё. Возможно, так и должно быть.  Старое, – как лозунгировали в нашем социалистическим вчера, –  должно уступать место новому! Но когда «новое», это кастрированное от душевной исторической Памяти чудо-уродство, то уже ни о каком восточном, даже пусть выдуманном, Ренессансе и помыслить нельзя. Улицы, прошедшие через историю нашей Республики, такие как Самаркандарбаза, Алмазар, Бешагач, Лабзак, Укчи, Заркайнар, Тахтапуль, Кукча и масса других, уже потерявших свои имена, не молчаливым, а вопиющим укором останутся в нашей памяти. А Память, – вещь, простите, неистребимая. Память – это объективный и от того безжалостный судья для каждого человека.

Простоявшая более ста лет так называемая «Домовая церковь» во имя Александра Невского Туркестанской учительской семинарии сооруженная в 1897 году по проекту А.Л. Бенуа, пыталась изо всех своих духовных и намоленных сил выжить. И мне уже было неважно, кто, за какие «денежки» и почему возвёл на этом месте длиннющее здание больше похожее на Лиссабонские товарные склады, чем на приличное заведение достойное этого центрального места в моём городе. При этом должен заметить, что архитектурно-художественная ценность уничтоженной небольшой церкви на много выше стоимости всего сооруженного новодела. По проектам, я бы сказал, уникального архитектора – Алексея Леонтьевича было сооружён и великолепный дворец для опального великого князя Николая Константиновича, куда я мальчишкой бегал в кружок рисования, взлетал на второй этаж по винтовой лестнице и многие часы просиживал с мольбертом на выносном балконе, который охраняли два великолепных охотничьих пса, на века застывшие в своей бескорыстной преданности.

С каким упорством и колоссальным трудом возрождали свои святыни узбекистанские католики – поклон им и уважение за это! И опять, радует глаз и душу Евангелическо - лютеранская церковь (кирха), также сотворённая Алексеем Бенуа в 1892 году, но отстроенная в 1899 году, и являющаяся настоящей поэтической красавицей напоминающей нам прибалтийские архитектурные традиции.

Ташкентские куранты более полувека были настоящим символом города, его визитной и узнаваемой во всём мире карточкой. С этим зданием было связано столько невидимых нитей Памяти каждого узбекистанца, что посягательство в любом виде на этот символ, равносильно каждому лично и национальному оскорблению всего народа.

Не совсем «западниками», в отличие от наших доморощенных архитектурных оракулов,  оказывались архитекторы Риги, запрещая прикасаться к узким и кривым, явно постаревшим, и от того неудобным, улочкам своего города. Если бы архитектор Парижа, хоть на мгновение задумался бы о том, что надо бы повторить символ города – Эйфелеву башню, то абсолютно точно, это была бы его последняя мысль на этой должности, и совсем не знаю, где бы он после этого нашёл себе работу. Но я точно знаю, куда бы незамедлительно поместили главного архитектора города Лондона, если бы он начал возводить поблизости новый Биг-Бенд!

Три или четыре сиротливо торчащие обрубленные коряги, больше напоминающие саксаулы-мутанты,  совсем не украшают новый идеал Узбекистана на площади бывшего сквера, ибо сегодня назвать эту солнечную обетанированную сковородку сквером – язык не поворачивается. Может быть, архитектор города посчитал, что плохо видно из-за деревьев, куда указывает сидящий на коне Эмир Тимур и как истинный кочевник, с «раскосыми и жадными очами», уничтожил вековую рощу, чтобы шум листвы не мешал его гедонистическому отдыху. А памятник национальному идеалу, между прочим, указывает не на площадь «Независимости», а на старогородской рынок!

Художники, того уже уходящего в историю поколения туркестанских живописцев торопились оставить на своих этюдах, картонах, акварелях облики уже исчезающего города. Они с документальной точностью, не иносказательно, показывали все чувства, которые переживает неравнодушный человек к своему родному городу. Давно уже можно создать серии выставок, на которых раскрывались бы чарующие высоты и щемящие чувства к нашим улицам, уголкам города, отдельным строениям и бытовым сюжетам. Именно за такими набросками, этюдами, картинами я и пришёл, как помниться, в эту мастерскую Татьяны Ли.

Наиболее замечательными мне привиделись полотна Татьяны, посвящённые улице  «Самаркандарбаза». ...Метаморфозы, происходящие с этой улицей, как мистическое зеркало эпохи, проживаемой городом. Сегодня, улица беззвучно гибнет, но как стойкий оловянный солдатик или овеянный кровавыми бурями, тот вдумчивый, молчаливо сидящий солдат с винтовкой, она принимает бытиё как задуманный Господом цикл смерти и жизни, возрождения и безвозвратного краха, стоически обречённо. В туманном, дрожащем мареве, среди дымки исчезающих домиков, Татьяна ищет ушедшие и растворяющиеся образы жителей и их оберегающих ангелов. Она кистью своей пытается их увековечить, но всё бессмысленно, жизнь невозвратная не поддаётся реанимации – пусть даже великолепной живописью, которая всё время только и твердит и утверждает о жизни. А ангелы уходят и не пребывают уже никогда на новых улицах моего города Ташкента.

Полотно Ли Татьяны – «Самаркандарбаза вчера, сегодня и третьего дня» (2009 г.), просто очаровывает своей композиционной открытостью.

 ***

Тоска. Тоска и липкая, тягучая, да и неимоверная скука охватила меня и тех, кто живёт в этом городе. Она непробиваемым пологом накрыла и сам обезличенный город, ставший похожим на какой-нибудь заштатный турецкий мегаполис, заполненный бесконечными рядами торговых дуканов, приютившихся на первых этажах жилых многоэтажек, заполонённых рекламой чужих «заморских» товаров, вывалившихся через открытые двери наружу под ноги прохожим, которым и дела-то нет до потребительского рая, бесцеремонно заполнившего все аспекты жизни горожан, изуродовавшего восточную ауру этих благословенных исторических мест и от этого ставшего противным, чуждым до безразличия.

Только щемящее чувство какой-то вселенской безнадёги с неистовой болью в груди охватывает меня. И мне хочется немедленно, очертя голову, броситься к этой улице, гладить шершавые стволы трёхсотлетних деревьев, прикасаться к тёплым и живым глиняным дувалам , в детской беззаботности окунуть босые ноги в прохладу хаузов  и умыться журчанием интимных арыков. И взгляд мой и мысли мои растворяются в этих полотнах, наполненных моим детством, несбывшимися юношескими мечтами, и грусть моя от этого становиться светла:

– Боже  ты, мой! Как эта художница, не родившаяся на этой улице, не вытоптавшая детскими ногами раскалённую пыль переулков и тупичков её, не пережившая первых робких признаний в любви как я к соседской Мариям, у которой было гораздо больше, чем сорок чёрных пречёрных косичек, сводивших меня с ума; улицы, где жили самые мудрые на свете старики, собиравшиеся вечерами по пятницам у полуразрушенного средневекового мазара, а потом ушли в землю кладбища Зах-арык, на этой же улице? Не уж-то, она смогла разглядеть то виденье нашей улицы, которое сохранилось где-то в потаенных глубинах нашей памяти, и которое уйдёт в небытиё вместе с нами?  Не провиденье ли это, высокого таланта, граничащего с пророчеством? Ничего не берусь утверждать, но поражаюсь и  восхищаюсь изумительной красотой её живописных полотен, граничащей с высочайшем impression, правда – восточного «разлива», уже перемолотого мировоззрением поэтессы кисти и  заражённого этой же пространственной философией.

Вечереет. Город поглотили густые сумерки. Я и не заметил, что за своими размышлениями о сложном мире, в котором живёт и творит изумительная художница Татьяна Александровна Ли, могу застрять во дне ушедшем. Пора вставать и уходить, лучше – в завтра. Но, вот трудно туда, в неизведанное, идти одному…

… По опустевшей полутёмной улице, навстречу сияющим далеко впереди на площади, бывшей когда-то имени Максима Горького, а ставшей имени Великого Шёлкового пути (и новые названия-то всему мы даём наполненные маразматическим бессмыслием!),  всполохам рекламных неонов, окружённые витающими в воздухе сумеречными ликами или клубами опускающегося смога, идут трое: этот один, кажется, я сам, а справа от меня силуэт художницы с мольбертом, но слева  старый уставший солдат с, никчёмной сейчас, винтовкой за плечом. И пусть впереди будет недолгая азиатская ночь, но из сумерек, давно и плотно охвативших город, надо вырываться, а иначе, для нас никогда не наступит утро. И может быть, когда-нибудь, я снова, как в далёком и уже безвозвратном солнечном детстве, окажусь в саду моего деда. Там, среди цветущих зарослей граната,  с моими добрыми и верными друзьями, мы опять будем играть в прятки. И всегда, спрятавшиеся мальчишки, будут опять и опять с радостью  находиться и уже никогда не исчезнут из бытия. А рядом, под веткой цветущего персика будет сидеть, совсем маленькая черноволосая девчонка с цветными карандашами и альбомчиком для рисования в руках, одетая, словно корейская принцесса из древней волшебной сказки. Я снова вернусь в гранатовый рай… 

Ташкент. Август. 2014 г.


Примечание: Автор осознаёт, что эти совсем несвоевременные размышления не будут опубликованы ни в одном из видов СМИ в Республике Узбекистан в силу того, что они не соответствуют представлениям руководящих чиновников страны о «гармонично развитых» идеях и идеалах, поэтому публикует их в иных прогрессивных изданиях. Автор сожалеет, что жители Узбекистана ещё несколько лет не смогут ознакомиться с этими публикациями, но понимает, что  «…Блаженны изгнанные правды ради».