Времена не выбирают, – в них живут и умирают.

                                                       Александр Кушнер.

… «Кинематограф, столь увлекший меня в период ученичества своим ритмом, масштабностью времени вдруг отошёл на второй план перед таинством искусства театра. А быть может, театр увлёк меня потому, что был неведом мне и потому загадочен. Художник может реализоваться здесь полнее и глубже. Поднят занавес и твоя работа как на ладони, она сразу видна. И зритель видит то, что захотел показать ему не только режиссёр, но и художник», – так характеризовал своё творчество Юсиф всего несколько лет назад.

Прозрение, вечное и неожиданное. Прозрение смысла творческого поиска сегодня позволяло Юсифу Гусейнову иначе смотреть на окружающий мир. Только в душе этот мир, размытый импрессионистическими мазками реальности, не давал покоя. Что за творения образности всплывали вдруг в сознании маэстро?

Когда-то у Юсифа творчество начиналось, как, впрочем, и у всех людей - со сказки. И этой сказкой был фильм «Али-баба и сорок разбойников» режиссёра Л.Файзиева, где Гусейнов работал художником. Потом был фильм Х.Назарова «Это было в Коканде». Профессия художника кино как будто захватила маэстро. Но это было, на самом деле, ирреальной действительностью, такой же, как мир созданный в фильме «В Багдаде всё спокойно». Даже премия «Золотой грифон» за оформление фильма «Камилла» была лишь премией за «оформление». Создаваемый им мир жил только экранное время.

Время для творца это смысл его пространственного мышления. История заложена в нас самих. Так ли считал Юсиф? Да, так. Только так!

…Мы рождаем богиню Клио, не так ли? Только у каждого этот образ личный и в тоже время всеобъемлющий. Она прекрасна как Жизнь и вечна, как Смерть. Она властна над нами, порождённая туманными всполохами нашего же сознания, в котором заключено первородство мироздания…

Взгляда достаточно, чтобы увидеть в его полотнах звучание голоса Эдгара Дега. Увидеть, но не слышать, потому что все слова в мире были уже кем-то обязательно сказаны и не раз. А вот показать своё видение уже сказанного это в своей жизни делает каждый живущий на земле человек. По-своему. И составляет из известных всему миру слов, неизвестное никому, новое и единственное повествование.

Гусейнов искал новое пространство, которое могло бы оживать каждый раз, когда демонстрируется спектакль. Работа с режиссёром Марком Вайлем в театре «Ильхом» позволили создать мир «Магомед, Мамед, Мамиш». Потом работа над «Сценами у фонтана», «Прощай овраг», «Монумент» во времена, когда слава театра была в самом зените. «…Тонкий, изысканный вкус, большое мастерство позволили художнику уловить самую суть спектаклей и создать яркие сценические образы, лежащие в основе сюжета драматического произведения» – так затаскано, трафаретно и нудно писали о Юсифе профессиональные искусствоведы, отметившие, кстати, о «пластическихизменениях в ориентации» (?!) «Ильхома» с приходом Юсифа в театр. Но не в этом суть. Событие ухода Гусейнова из театрального мира, как внезапный холодный дождь, хотя он был востребован практически во всех ташкентских театрах.

…Прекрасно, великолепно, что можно создавать свой собственный мир воплоти! Как чудесно, что есть возможность показать тот же мир, увиденный глазами автора пьесы или сценария фильма! И уже зритель видит эту жизнь такой, какой её мыслит художник.  Сценография, где естественно художник играет ведущую роль, должна заниматься приращением смыслов. Только тогда художник и становится активным действующем элементом в спектакле. В противном случае произведение имеет автора, которого силится расшифровать (читай – разжевать) для зрителя режиссер и компания актёров, которые, как это уже давно заведено, в театре не играют никакой роли…

Пророки нисходят до нас. Мы прозреваем. Перед каждым вспыхивает, клубясь, свой образ пророка. Обращаемся к нему за Истиной, хотя уже каждый из нас – сама Истина. В прошлом, настоящем и в будущем.

Если уж творить личностную сценографию, которая бы открывала и мастерство художника, то надо это делать так, как это творит Давид Боровский, когда-то создавали А. Федоровский, а до этого В. Рындин, В. Дмитриева, В. Симов, С. Юннович, В. Щуко, Г. Брим, Л. Бакст, А. Экстер, А. Альтман. Правда – на минуточку – для этого нужно быть свободным! Свободным в своих видениях, осмысливаниях, интуициях.

Маэстро родился под небом Востока. И хотел он или нет, но кипящая огненная лава, подкармливаемая Бакинской нефтью, навсегда останется в генах. Вот это, подспудное, и не давало покоя художнику. Мир реальности, мир театрально-киношный не давали удовлетворения в поиске.

Юсиф Гусейнов пишет «Три грации», как три мира, один из которых, это его внутренняя история и как он её понимает. Ведь одна из героинь на его полотне – это, несомненно, Клио.

Историю невозможно написать, и в этом тоже Истина. Разве можно написать богиню? Её можно только создать, повторив несчастное величье Пигмалеона или за бокалом розового вина поспорить о любви с самим Шекспиром. Собирая скрупулезно, кропотливо и нудно факты, складывая их, и так, и эдак, мы рождаем образ Истории, которую каждый видит и чувствует по-своему. Но всегда из клубов туманного пепла мозаика облика Клио будет у каждого своя. Она будет для Юсифа живой и правдивой. А поскольку богиня в каждом из нас, то и прошлое мы создаём только сейчас, сию минуту, а уже через миг – история будет другой. Попробуйте написать её! Это Истина.

Поздней осенью или такой же запоздавшей весной на наш город спускаются туманы. Они особенно тревожны в сознании художника. В клубах, объявшего город тумана, яркими бликами высвечивается огонь. От звёзд ли он, не видимых мне, или от фонарей, утонувших в нём, я не знаю. Но рождается ощущение, что в нашей крови продолжает кипеть тот первородный Огонь, создавший Вселенную и слепивший из атомов всё, вдохнувший в нас Жизнь. Иначе откуда в каждом человеке испепеляющий жар гнева, когда тёмная и холодная пустота зависти творит мертвящую несправедливость.

На самом деле, за «вылизанным театральным гламуром», в Гусейнове кипели неслыханные страсти. Это не Рокуэлл Кент с холодными и вымученными пространствами умирающей, или ещё не родившейся, жизни, как бы красиво ни писали о замершем художнике искусствоведы.

Нет. Как блики из адских глубин, Огонь у Юсифа внутренний, скрытый от зрителя, но по силе и мощи достоин только метаний Иеронима Босха. Этот Огонь расцвечивает всё живое и предупреждает нас: «Помните! Я могу коснуться каждого лишённого Праведности! И холодная пустота будет жечь вас бесчисленное число тысячелетий. До искупления…».

Дух Иеронима Босха по силе и мощи может быть равным лишь Данте. Ни Джотто, ни Арканьи и Синьорелли, ни Боттичелли и Рафаэль, ни Роден и Делакруа, ни виртуозный Дали не могут сравниться величьем понимания сущности Жизни и Смерти с Иеронимом. Все они лишь иллюстраторы, пусть и гениальные, и непревзойдённые, но не несущие и капли несравненной боли перворождения, так переданной Босхом. Мировоззрение того или иного времени мы можем точно определить по толкованию и восприятию Данте, но Искушение Иеронима неопределимы без понимания Истины каждого из нас, вот истинно Божественная Истина!

Гусейнов пытался найти эту Истину в молодежи. Как будто он преподавал им станковую живопись, хотя прекрасно понимал, что учить Вдохновению бесполезно. Нужно, чтобы уставший гений Босха или даже страхи Данте коснулись ещё юное воображение воспитанника. Тогда его не надо «учить» говорить слова уже давно сказанные кем-то.

А пока, Юсиф всматривался в этих, только входящих в жизнь, будущих творцов. Он вёл их по той лёгкой и изящной линии, которая вдохновляла на газели Физули, которая на Востоке всегда пленит усладой томной, лёгким убаюкивающем ветерком Усто Мумина и прозрачностью Бенькова. Он показывал, что внутренний огонь в будущем художнике должен прорываться, как это происходит на ярких всплесках Карахана или моего соседа на ташкентской улочке – Волкова. Только тогда ты сможешь разглядеть в тумане образы танцующих и, как будто заблудившихся, беззащитных нимф. Но будь осторожен!

…Национальное искусство, его толкование, определение и понимание – это большая проблема для сегодняшних исследователей деятельности того или иного художника (здесь, под определением «художник» я имею в виду не только создателей живописных или графических произведений, но и скульпторов, композиторов, хореографов, архитекторов, ремесленных дел мастеров и т.д.). Часто эта тема в своём толковании скатывается на примитивный националистический «ура-патриотизм», в котором, естественно, нет никакого места вообще искусству.  Уберечь от опрометчивого толкования роли художника в жизни, театре, подчас, мне кажется, что Гусейнов хотел увидеть в них – учениках – тот самый первородный Огонь, которым обожжён он сам. Юсиф верил, что Вдохновение Истории будет понято ими, идущими в Завтра. В своих лиричных и, в тоже время рвущихся невидимым огнём, полотнах, озвучиваются наши Души. Пока клокочет Огонь в Душе, Смерти уже не существует. И пепел – это лишь прах повседневности, но не Духа.

А кто пророк, когда вокруг такой густой туман? Узнать и не проглядеть бы. Иначе, – какой смысл в Жизни и Смерти? Это Истина…